Формы глубокой операции оставались, таким образом, реально не раскрытыми. Только германо-польская война в сентябре 1939 года явилась первым осуществлением новых глубоких форм борьбы в действии. Конечно, это была лишь отдельная кампания и выводы из нее не могли еще иметь окончательного значения(6). Однако через полгода на Западе разыгрались события, которые полностью раскрыли характер глубоких операций на высоком уровне большой современной европейской войны.
Уже первые события второй мировой войны в Польше и во Франции показали, что советская военно-теоретическая мысль шла верным путем и правильно предусмотрела глубокие формы современных операций. Однако их ярко выраженный маневренный характер и небывалый по глубине размах превзошли все самые оптимистические предположения. Кампании 1939 года в Польше и 1940 года во Франции вскрыли новый характер начального периода современной войны. Они показали, что военные действия начинаются вторжением главной массы вооруженных сил, заблаговременно сосредоточенных. Это придавало начальному периоду войны картину внезапно разразившихся операций крупного стратегического масштаба и требовало их рассмотрения со стратегической точки зрения. В этих условиях оперативное искусство не только вплотную смыкалось со стратегией, но сращивалось с ней в органической взаимосвязи.
____________________
6. В германо-польской войне 1939 года было много специфических условий, благоприятствовавших проведению глубокой операции. Немецкое развертывание сначала занимало охватывающее положение по отношению к Польше. Польский театр не был укреплен и предоставлял полную свободу маневра. Фронт не был сплошным, и немцы имели большое превосходство в силах и технике при полном господстве в воздухе.
Однако наше оперативное искусство в известной степени замыкалось в своих собственных рамках, а стратегическая сфера войны оставалась, к сожалению, в основном вне исследования военной теории. Должное внимание на раскрытие начального периода войны не было заострено, и все необходимые теоретические выводы применительно к нашему западному театру военных действий не были сделаны. Это являлось безусловным пробелом нашей военной теории и, конечно, сказалось в начале войны в 1941 году.
В последние годы перед войной формы и способы ведения операций продолжали изучаться в Академии Генерального штаба в основном в оперативном масштабе, безотносительно к стратегической обстановке, которая могла возникнуть в начале войны. Однако под влиянием происходивших событий в военно-теоретической мысли произошли определенные сдвиги. Во-первых, значительно большее место заняло изучение маневренных операций. Во-вторых, общее внимание привлекла проблема обороны в оперативном масштабе. Свежую струю в творческую работу внесли молодые командиры, оставленные при академии по ее окончании. Они составили основной кадр преподавательского состава. Среди них были: И. Х. Баграмян (ныне Маршал Советского Союза), Ф. П. Исаев, В. Е. Климовских, Н. В. Корнеев, А. В. Сухомлин, Н. И. Трубецкой, А. М. Шимонаев, П. Г. Ярчевский и ряд других. Старшее поколение специалистов — А. И. Готовцев, А. В. Кирпичников, С. Н. Красильников, Ф. П. Шафалович, Н. Н. Шварц, Е. А. Шиловский и другие — также внесло в эти годы свой большой опыт и знания в решение новых вопросов(7).
___________________
7. В первой части статьи, опубликованной в № 1 «Военно-исторического журнала», перечисляя на стр. 45 военных деятелей, внесших вклад в разработку теории глубокой операции, автор сделал упущение, не назвав А. Я. Лапина, работавшего в начале 30-х годов в Управлении боевой подготовки РККА. А Я. Лапин активно участвовал в разработке теории глубокого боя и внес в нее много существенных предложений.
В том же номере на стр. 41 ошибочно указывалось, что И. И. Трутко стал жертвой беззакония в годы культа личности Сталина. На самом деле генерал-майор И. И. Трутко погиб в сентябре 1941 года при выходе из окружения в районе с. Бедановка, Лохвицкого района, Полтавской области (Юго-Западный фронт).
Теория оперативной обороны. В 1938 году впервые за время существования Академии Генерального штаба был выдвинут вопрос об оборонительной операции. О причинах этого в академических кругах открыто не говорили. Но каждый из оперативных работников понимал, что при столкновении с сильной агрессивной армией германского фашизма на определенных участках фронта и в определенные периоды времени оборона явится закономерным и в известных условиях неизбежным способом действий, чтобы сдержать натиск сильного врага и измотать его. Между тем оборона в оперативном масштабе представляла наименее исследованную проблему. За всю историю Военной академии имени М. В. Фрунзе и Академии Генерального штаба тема «Армия в обороне» еще ни разу не прорабатывалась. Тактически оборона была у нас хорошо разработана и занимала во всех полевых уставах подобающее ее значению место. Но в оперативном масштабе говорить об обороне армии на значительном участке театра военных действий считалось как-то неприличным и чуть ли не противоречащим нашей наступательной доктрине. При этом не учитывалось, что последняя не исключает оборонительных операций как вида и способа военных действий. Можно придерживаться наступательной доктрины и иметь хорошо разработанную теоретически оборону. И, наоборот, можно фактически придерживаться оборонительной доктрины и пренебречь тщательной разработкой вопросов обороны в оперативном масштабе, как это было у французов. Такова диалектика этого вопроса, который, к сожалению, не был должным образом уяснен.
В первую мировую войну оборона, несмотря на исключительно сильное инженерно-тактическое развитие, не получила оперативной организации. Все сводилось только к борьбе за удержание тактической зоны обороны. Резервы имели назначение контратаками и контрударами решать только эту задачу. Когда тактическая зона прорывалась, оборона относилась назад и организовывалось сопротивление на новом рубеже. С падением тактической зоны все оперативные возможности обороны исчерпывались и требовалось сосредоточение новых резервов, которые или восстанавливали прежнее положение, если это удавалось, или создавали новый оборонительный фронт.
Теперь представлялось необходимым по-новому решить вопрос об обороне и ее формах. В зависимости от способов наступления оборона в оперативном масштабе должна была принять глубокий характер и быть способной удержаться и в случае прорыва танковых соединений противника в ее тыл. С этой целью предполагалось в рамках армии организовать тактическую зону обороны из двух оборонительных полос, связанных рядом отсечных противотанковых рубежей, а в армейском тылу, замыкаемом армейской оборонительной полосой, каждый населенный пункт и каждый удобный по рельефу участок превратить в противотанковую «крепость». В глубину армейский район обороны мог занимать до 75—100 км. Идея заключалась в том, чтобы танковая группа противника, прорвавшись через тактическую зону обороны, попала в оперативной глубине в лабиринт, застроенный противотанковыми районами («крепостями»), о которые она должна была разбиться. Само построение обороны должно было заставить противника развивать наступление в глубине не так, как им задумано, а так, как это предрешено всей системой созданных рубежей и противотанковых «крепостей». Именно в этом отношении оборона должна была предписывать свою волю наступающему, вестись в районе большой глубины и представлять единую оперативную систему. Теория оперативной обороны была изложена в изданной академией работе «Основы оборонительной операции». В академии было также разработано большое оперативное задание на карте на тему «Оборона армии с нанесением контрудара». Разработка оборонительной операции по-новому, несомненно, обогатила советскую военную теорию и имела для развития форм обороны такое же значение, как и глубокая операция для развития форм наступления.
Накануне войны. Таким образом, в последние годы перед войной круг оперативных вопросов значительно расширился. Это заметно сказалось на оживлении нашей военно-теоретической мысли.
Большое значение для развития советской военной теории накануне войны имело состоявшееся в декабре 1940 года совещание Высшего военного совета, на котором обсуждались итоги военных событий 1939 года и лета 1940 года, были заслушаны важные доклады о характере современных операций и принято решение вновь создать мотомеханизированные корпуса.
В конце 30-х годов была проведена большая работа по изданию новых официальных инструкций, уставов и наставлений. Разработанный в 1939 году проект нового Полевого устава внес коррективы в ПУ-36 на основе последнего опыта и значительно расширил понятие о глубоком бое. В проекте устава, например, была включена новая статья (ст. 294) о развитии прорыва с указанием тех задач, которые возлагаются на общевойсковые соединения в момент прохождения частей ЭРП через взломанную оборону. Новой в проекте ПУ-39 была также глава «Об основах управления войсками в бою», излагавшая принципиальные вопросы принятия оперативного решения и выполнения его. Ярко выражая наступательные идеи, этот проект устава отводил одновременно значительное место обороне, особо указывая на необходимость ее глубокого эшелонирования.
Переработанный весной 1941 года проект Полевого устава 1939 года был последним уставом перед войной. Он закончил собою процесс большой уставной работы, отразившей бурное развитие нашей военно-теоретической мысли. С 1925 по 1940 год вышло четыре Полевых устава (1925 г., 1929 г., 1936 г. и проект ПУ-39). В каждом из них все шире развивались формы глубокого боя и подводились итоги определенному этапу развития нашей военной теории, что ярко отражало весь характер ее поступательного движения.
Разработка пособия по вопросам ведения операций. Значительно сложнее было разработать пособие по ведению операций. Необходимость такого пособия, которого не существовало в прошлом, вызывалась новым характером глубокой операции как сложной системы применения качественно разнородных боевых усилий в одном централизованном, едином взаимодействии на земле и в воздухе. В 1934 году проект пособия по ведению операций разработал по заданию маршала Егорова А. В. Федотов, но проект не был принят Генеральным штабом. В конце лета 1936 года по заданию А. И. Егорова был разработан новый проект пособия. Задача была сложной, и целесообразность ее вызывала сомнения. Теория глубокой операции находилась еще в процессе развития; она еще не устоялась настолько, чтобы ее можно было окончательно зафиксировать. Кроме того, под пособие по ведению операций требовалось подвести базу определенной стратегической концепции, по крайней мере, начального периода войны и прогноза основных принципиальных линий ее дальнейшего развития. Но эта сложная, высшая область стратегии была мало исследована. Поэтому проект пособия вылился в изложение лишь техники ведения операции, ее обеспечения и управления ею. Всю зиму 1936/37 года разработанный проект пролежал у А. И. Егорова, а потом в связи с событиями 1937 года остался в его сейфе.
Работа над пособием помогла еще раз продумать все принципиальные положения глубокой операции, более четко их сформулировать и редакционно отточить. В проекте пособия они получили более зрелое, ясное и обоснованное выражение. Один экземпляр этого проекта был передан в Академию Генерального штаба и положен в основу преподавания академического курса оперативного искусства. Отдельные его разделы были изданы для использования в качестве неофициального учебного пособия под названием «Основы ведения операций».
Попытка издания пособия по ведению операций до войны уже более не возобновлялась. В итоге мы не имели перед войной какого-нибудь оперативного наставления или официального пособия по оперативному искусству. Такого пособия не было также ни в одной из европейских армий, в том числе и германской. Вызывает вообще сомнение, могло ли сыграть положительную роль стабильное официальное пособие по ведению операций в тот период величайших изменений в формах и способах ведения вооруженной борьбы. Гораздо важнее было продолжать всестороннее изучение проблем оперативного искусства в их дальнейшем развитии и прививать новые идеи глубоких форм борьбы широкому контингенту оперативных работников. Эту задачу и выполняла Академия Генерального штаба, слушатели которой непосредственно обучались и воспитывались в духе концепции глубокой операции, лежавшей в основе их военного мышления. Из их среды в ходе Великой Отечественной войны выдвинулся ряд выдающихся полководцев и организаторов победоносных глубоких операций.
С основными положениями нашего оперативного искусства высший командный состав был также знаком по указаниям и большим военным играм и маневрам, проводившимся в округах. Поэтому, несмотря на отсутствие официального наставления по ведению операций, основы оперативного искусства были хорошо известный высшему командному составу, и это в полной мере сказалось, когда Советская Армия после тяжелого начального периода войны перешла к ведению решительных наступательных операций. Тогда именно выявилось огромное значение большой творческой работы в области военной теории, которая была проведена до войны. Однако в начале войны в силу сложившихся условий эта теория не могла оказаться действенной и применимой.
Заключение. Исследование истории развития советской военно-теоретической мысли было бы неполно и не достигло своей цели, если бы не был раскрыт и объяснен вопрос, почему наша военная теория, столь много и верно предусмотревшая в характере операций будущего, не могла сыграть своей положительной роли в тяжелой обстановке, сложившейся в начальный период войны. Из этого должны быть сделаны серьезные выводы.
Несмотря на то, что ряд оперативно-стратегических вопросов, в том числе вопросы начального периода войны, остались неисследованными, мы имели накануне войны передовую по своим принципиальным положениям военную теорию. Она исходила прежде всего из правильного прогноза будущей войны как нападения на Советский Союз коалиции капиталистических стран и решительной борьбы с ними не на жизнь, а на смерть.
Она предусматривала упорный и длительный характер этой борьбы, требующей огромного напряжения всех моральных и материальных сил страны. «Мы должны считаться с тем, что нам предстоят тяжелые длительные войны, мы должны уметь различать периоды войны, уметь последовательно, расчленено ликвидировать коалиции капитала», — писал Тухачевский(8). Именно это исходное положение требовало от нашей военной теории ясного решения вопросов последовательного ведения наступательных операций с самыми решительными целями вплоть до разгрома противника на его территории и придало нашей военной доктрине ярко выраженный наступательный характер. Однако, имея в виду длительный и напряженный ход борьбы с ее неизбежно изменчивым течением, наша военная теория предусматривала ряд последовательных этапов и кампаний войны самого различного оперативно-стратегического характера и содержания.
____________
8. Тухачевский М. Н. Избранные произведения, т. I, стр. 261.
Войну отнюдь не мыслилось закончить одним молниеносным ударом, и именно эта реалистическая точка зрения, как и многие другие, отличала нашу военную теорию от фашистской авантюристической стратегии тотальной молниеносной войны. Весь ход Великой Отечественной войны показал правильность нашей точки зрения и полностью подтвердил ее своим реальным развитием от начала до конца.
В области оперативного искусства наша военная теория строила ведение операции на глубоком поражении противника, достигаемом совместным применением родов войск и видов оружия, каждому из которых в зависимости от данной конкретной обстановки и наличных средств придавалось большое или меньшее значение. Надежное поражение всей оперативной глубины выражало главную идею нашей теории оперативного искусства.
Основным видом операции наша теория признавала наступательную операцию. Однако глубоко эшелонированная оборона находила свое место в теории и в проекте Полевого устава 1939 года была полно разработана. Военно-теоретические исследования давали вообще достаточные основания для ведения операций различных видов: прорыва, маневренных действий, охвата, окружения, действий в оперативной глубине, обороны различных видов, а также выхода из окружения. Командование армий и фронтов могло в нашей теории оперативного искусства найти достаточные основания для целесообразных оперативно-стратегических решений и организации действий в самых сложных условиях обстановки. Другой вопрос, какой вид операции и какие формы и способы действий должны были быть выбраны. Это зависело от конкретной обстановки и требовало ее правильного уяснения и большой гибкости мышления, не связанного никакими догмами. Но именно здесь наша школа оперативной подготовки оказалась на недостаточной высоте.
Мы были связаны определенными положениями декларативного характера о наступательном ведении войны: о том, что наша армия будет самой нападающей армией; о том, что мы перенесем военные действия на территорию противника и т. д., и т. п. Эти положения преподносились сверху как непреложные руководящие директивы нашей военной политики и стратегии и клались в основу всего военного мышления командного состава. В период культа личности Сталина они приобрели значение закона и не подлежали обсуждению в теории. В итоге все военное умонастроение представляло себе будущую войну не иначе, как немедленный переход в наступление. И всякие иные возможности стратегической обстановки исключались и теорией не рассматривались.
Даже события, разыгравшиеся в 1939 году в Польше и в 1940 году во Франции, не изменили этих господствовавших официальных взглядов и не поколебали их. Впрочем, в глубине сознания высшие офицеры Генерального штаба понимали, что обстановка начального периода войны может сложиться совершенно иначе. В некоторых кругах Генерального штаба и Академии Генерального штаба об этом говорили даже довольно конкретно с соответствующими расчетами в руках. Однако эти разговоры велись только при закрытых дверях и не шли дальше служебных кабинетов.
Поэтому обстановка, в которой в июне 1941 года началась Великая Отечественная война, оказалась неожиданной для всей субъективной стратегической и военно-теоретической ориентации нашего высшего командования, что породило определенную растерянность, неумение разобраться в событиях, подчинить их своей воле и овладеть инициативой. Ориентация военно-теоретической мысли, на которой наше командование воспитывалось годами, по инерции продолжала влиять на военное умозрение, хотя уже давно вступила в противоречие с реальными фактами стратегической действительности, возникшей на наших западных границах, по крайней мере с осени 1940 года, когда Гитлер стал сосредотачивать свои силы в Западной Польше и Восточной Пруссии.
Обстановка, сложившаяся в начале Великой Отечественной войны, требовала совершенно иной стратегической ориентации. Но быстрое изменение умонастроения военного командования, уж вступившего в смертельную схватку с напавшим врагом, не было обеспечено воспитанием гибкой мысли, не подчиненной никаким декларациям и свободной в принятии оперативных решений, какие оно считало нужными в создавшихся условиях. В этом именно заключались причины того, что командование высших соединений не извлекло в начале войны из нашей передовой военной теории ту пользу, которую она могла принести.
К тому же старых, опытных военачальников, которые создали советскую военную теорию и могли с высоким искусством претворить ее в жизнь, уже не было, и оперативно подготовленных командиров в начале войны явно не хватало. Поэтому тяжелая драма, разыгравшаяся летом 1941 года, имела глубокие причины политического и стратегического значения, связанного с культом личности Сталина. Последствия этого были безмерно тяжелы. Они потребовали огромных жертв и вызвали огромные потери.
Но героический советский народ, руководимый великой Коммунистической партией, сумел преодолеть тяжелые последствия первого периода войны. И когда это произошло, Советская Армия открыла блестящую цепь глубоких операций небывалого стратегического размаха. Эти операции получили столь великолепное осуществление потому, что наряду с другими решающими факторами их принципиальные основы были разработаны еще до войны передовой советской военной теорией. Они обогатили ее, внесли в нее много нового и создали богатый фонд советского военного искусства.
Военно-исторический журнал. 1965. № 3.