Валентин Пикуль: закалка на всю жизнь
Уважаемая редакция! Если можно, помогите встретиться на страницах «Красной звезды» с писателем, автором многих исторических романов и миниатюр Валентином Пикулем. Мне нравятся его книги, и, думаю, не мне одному...
Г. ТИМОФЕЕВ, каменщик Высокогорского механического завода.
Нижний Тагил.
Есть слова, к которым испытываешь какое-то особое уважение. Для Валентина Пикуля таким словом является «доверие».
— Сейчас не каждый знает, — говорит Валентин Саввич, — что с 1942 по 1945 год в нашем флоте существовало воинское звание юнга. Оно присваивалось подросткам, которые, освоив флотскую специальность, могли наравне со взрослыми самостоятельно нести вахту. К числу таких счастливцев принадлежал и я. Удивляться тут нечему: война — время большого доверия к юности.
Биография Пикуля военного времени лаконична; в 14 лет — юнга, в 15 — рулевой-сигнальщик эсминца «Грозный», в 16 — командир боевого поста, 17-летним встретил День Победы. И когда читаешь: «С океана рвало знобящим ветром, который лихо закручивал ленты бескозырок вокруг крепких шей матросов. Чеканные ряды застыли вдоль бортов, внешне, казалось, безликие, как монеты единого достоинства, на самом же деле все разные — женатые и холостые, робкие и бесстрашные, скромные и нахальные, хорошие и плохие, но — все одинаково сжатые в единый кулак единого механизма, название которому, гордое и прекрасное, — экипаж», — чувствуешь, так мог написать человек, который сам стоял в короткой шеренге на шаткой палубе и которого пронизывали хлесткие штормовые ветры, окатывали холодные волны, воспитывало, заваляло, проверяло на стойкость — МОРЕ!
— Да, флот научил меня быть собранным и целеустремленным. Если бы я не прошел в юности флотскую закалку, едва ли смог бы с таким напряжением «нести вахту» за писательским столом. Именно морская служба помогла мне раз и навсегда обрести просто необходимую для прозаика потребность в самодисциплине. Некоторые мои товарищи по перу давно ничего не пишут. А почему? То ли остыли под натиском восторженных похвал и самоуспокоенности, то ли не смог, ли преодолеть неизбежных в труде литератора неудач...
— Валентин Саввич, не могли бы вы рассказать о том, как зарождается у вас идея того или иного произведения?
— Я люблю неосвоенные темы, люблю героев, которые или забыты, или о них мало упоминалось в литературе. Но у меня никогда не бывает рационального соображения: вот такой-то период в истории, не освещен, а такой-то мало затронут, дай-ка я этим займусь. Для меня ценен исторический факт, который яростно просится стать достоянием современников.
Например, для написания романа «Баязет» толчком послужила история героической обороны Брестской крепости в первые месяцы Великой Отечественной войны, которую поведал миру писатель Сергей Смирнов. Я задумался: неужели раньше ничего подобного не было? И отыскал факты периода русско-турецкой войны 1877—78 годов — оборона крепости Баязет. Двадцать три дня, час за часом, под , пулями и саблями, в жаре и. крови, русский гарнизон держался одним стремлением — выстоять! И выстоял!
По письмам, которые получаю, чувствую огромный читательский интерес к нашей истории. Это закономерно, потому что настоящий патриотизм стоит именно на знании, глубоком знании истории своего народа, на его лучших традициях. Любой человек, лишенный такого воспитания, — что дерево без корней.
— Но ведь эти «корни» не всегда на виду...
— Понимаете, историю нельзя ни улучшать, ни ухудшать. Она существует сама по себе, независимо от того, нравится нам что-то или не нравится. Стоит напомнить, что чаще всего читатель познает историю не из многочисленных монографий, а из художественно-исторической литературы. Войну 1812 года, например, мы прекрасно представляем по роману Толстого «Война и мир». А ведь это произведение художественное. Я же стараюсь создавать представления о своих героях не только по имеющимся документам, но и по фотографиям, по репродукциям картин и по самим картинам. С особом благоговением отношусь к живописи. Она часто навевает те настроения, которые нужны для работа.
— Создавая свои произведения, вам приходится, насколько я знаю, переворачивать тонны архивных материалов, бродить до устали, как вы выразились, «в заманчивых дебрях букинистических лавок» в поисках ответов на интересующие вопросы. А они бывают разнообразны и сложны. Исключаете ли вы возможность допущения ошибок, неточностей?
— Признаюсь, чтобы проработать всего один месяц за столом, изучаю целый год материалы. Каждый исторический эпизод имеет у меня свою биографию. Иной раз набирается до 30 ссылок. Уходит много времени на вживание в материал, пока услышишь голос своего героя. Стараюсь изучить все доступное, что связано с задуманным. Никогда не доверяю только одному источнику. Сопоставляю различные документы, воспоминания современников, свидетельства очевидцев событий, если они, конечно, сохранились, мнения различных историков. И все это ради истины.
И еще. К сожалению, у нас были моменты, когда появилось некоторое пренебрежение к истории, к наследию наших предков. А ведь память о них — необходимое условие воспитания чувства патриотизма. Слово «патриотизм» вмещает в себя мощные заряды исторических знаний нашего прошлого, без которых невозможна осмысленная любовь к своему Отечеству.
Твердо уверен, что генеалогические связи с предками и семейные традиции немало значат в становлении характера молодежи. Как у нас сейчас внук гордится славой своего деда, сражавшееся под Сталинградом, так же, думаю, когда-то юноша знал и с достоинством произносил имя своего деда, бившегося под Полтавой. Так почему бы нынешнему молодому человеку не знать о подвигах своего прапрадеда?
В романах, близких к нашему времени, мне иногда приходится сознательно заменять исторические фамилии вымышленными: ведь твой герои может быть еще жив. Работая над «Моонзундом», я не догадывался, что мой главный герой живет в Москве. К счастью, я заменил конкретную фамилию на близкую по звучанию. В «Фаворите» есть также вымышленный герой Прохор Курносов. Но тот, кто хорошо знаком с историей, узнает в нем кораблестроителя Амосова. Откровенно говоря, этот персонаж был мне необходим для того, чтобы стряхнуть бремя документалистики.
— Читая ваши произведения, иногда поражаешься сочности изображения самобытной культуры, неповторимости быта. Чаще всего особым колоритом веет от разговорной речи...
— Естественно, передать подлинность разговоров героев прошлого трудно, можно даже сказать, невозможно. Тут полагаешься на интуицию. Ну, а если, читая, вы вдруг заметите обороты, подобные такому: «вещая отбытие, суля разлучение», то знайте, эти фразы — наследие простонародной речи моей бабушки, псковской крестьянки Василисы Минаевны Карениной. Очень часто сам прислушиваюсь к народному говору и к этому призываю всех, кто работает со словом.
— Когда-то, помнится, вы говорили, что должны «сойти на берег» для того, чтобы подняться в небо. Я имею в виду ваше неожиданное признание в любви к авиации. Но вы вновь вернулись к причалу и «вышли в море» — в журнале «Молодая гвардия» только что опубликован ваш роман «Крейсера».
— Навряд ли когда уйдешь от моря. Оно, как магнит, постоянно притягивает к себе. В то же время, «морские книги» — дань тем людям, у которых я многому учился. Кто они были? Капитан 1 ранга Авраамов Николай Юрьевич — начальник нашей школы юнг на заснеженных Соловецких островах, командир эсминца «Грозный» — капитан 3 ранга Никифоров, старшина Лебедев. Все, как видите, народ морской. Вот почему считаю: пройти флотскую службу — значит получить закалку на всю жизнь. Это особенно важно для сегодняшней, чуть-чуть занянченной, как мне кажется, молодежи. Каждый юноша должен понимать: он прежде всего солдат. Мои сверстники это крепко знали и доказали свои убеждения на полях сражений.
Теперь о романе «Крейсера». В августе 1904 года в районе острова Цусима состоялся бой владивостокских крейсеров с японской эскадрой. Тогда героической смертью погиб крейсер «Рюрик», подвиг которого приравнен к подвигу «Варяга». Я давно вынашивал план этого произведения, но сумел завершить его лишь в нынешнем году.
— И еще один вопрос, Валентин Саввич. Над чем вы работаете сейчас? В какую эпоху уведете читателей? Какие герои предстанут перед нами?
— Вы сами видите, что я выше головы обложен литературой, отражающей годы Великой Отечественной войны, особенно 1942 год. Пытаюсь познать глубину Сталинградской битвы в ее глобальном аспекте. Меня интересует, например, что происходило в конкретный день и час в блиндаже Чуйкова, о чем думал Сталин, что говорил Черчилль...
Роман о битве под Сталинградом будет посвящен памяти отца. До недавнего времени я не знал всей истории его гибели. Начал он свою боевую жизнь матросом на Балтике, а потом был защитником Сталинграда. Многое для меня оставалось тайной. А тут получаю письмо от краеведов, которые уточнили обстоятельства последнего боя. Оказывается, защищая Дворец пионеров, отец был тяжело ранен. Последний раз его видели на переправе, вместе с другими тяжелоранеными...
Материалов о Сталинградском сражении много, но предстоит немалая работа, прежде чем сяду писать. Хочу, чтобы новая книга была достойна памяти всех тех, кто не щадил себя в кровавых боях за Родину.
Вел беседу
Сергей КАМЕНЕВ.
Красная звезда. 1985. 27 октября (№ 249).
Сергей ЖУРАВЛЕВ
Честь России — дороже жизни
ОБЗОР ТВОРЧЕСТВА ВАЛЕНТИНА ПИКУЛЯ
Тема подвига нашего флота — одна из главных в творчестве Валентина Пикуля. Ей посвятил он семь своих романов — «Океанский патруль», «Мальчики с бантиками», «Моонзунд», «Из тупика», «Три возраста Окини-сан», «Крейсера», «Реквием каравану PQ-17» и целый ряд исторических миниатюр.
И в таком творческом постоянстве нет ничего удивительного. Ведь вся жизнь писателя, с детских буквально лет и по сей день, самым тесным образом связана с флотом. Тринадцатилетним мальчишкой, пережившим первую, самую страшную блокадную ленинградскую зиму, он убежал в школу юнг. В четырнадцать лет был приведен к присяге, а в пятнадцать уже воевал на Северном флоте, который стал для него всем — семьей, домом, школой жизни. И потому, наверное, столь часто возвращается В. Пикуль памятью к дням своей юности, к дням войны. Потому с такой теплотой и благодарностью говорит о флоте. «...Иначе не могу. Слишком глубокий след оставило то время и в жизни народа, и в судьбах отдельных людей. Лично для меня — при всей его трагичности и суровости — военное время дорого не только тем, что ярко высветило духовную красоту русского человека, но еще и потому, что на всю жизнь неразрывно связало меня с флотом.
Сегодня, пожилой уже человек, я все отчетливее и яснее понимаю, как мне повезло. И мысленно благодарю судьбу, что жизнь моя сложилась именно так, а не иначе, что в юности я попал на флот, что флот меня принял, одел, обул, вывел вшей после блокады, дал профессию и, главное, воспитал как солдата, гражданина и человека. Это было самое счастливое время в моей жизни. Может быть, даже больше, чем сейчас, я чувствовал тогда свою необходимость в этом мире. Я был нужен, и от меня многое зависело. Я давал курс кораблю, определял глубину, скорость хода. От моего гирокомпаса зависела стрельба торпедных аппаратов и орудий. Плевать, что мне пятнадцать лет. Я стоял в общем строю и делал общее дело. И за это меня уважали. И вот это осознание нужности своей делало меня гордым и счастливым, несмотря на трудности.
А ведь нам, мальчишкам, не было тогда легко и хорошо. Нам было зверски тяжело. Но я благодарен флоту даже за то, что было тяжело. Благодарен за привитую дисциплину, за истинно мужские качества, которые он формировал в нас...»
Вряд ли что-либо можно добавить к этим словам, предельно искренним и исповедально страстным. Разве только то, что флотская «закваска» очень помогала и помогает писателю по сей день жить и работать. И когда ему бывает нелегко, он, по его собственному признанию, вспоминает годы войны, проведенные на флоте, и это дает как бы новые силы.
А нелегко Валентину Пикулю было всегда. Хотя, на первый взгляд, писательская судьба его складывалась на удивление удачно, даже счастливо. Написано более двадцати книг, принесших автору феноменальную известность. Многие из них переизданы за рубежом — в ГДР, Чехословакии, Сирии, Китае, Японии, Франции, Англии... По ним снимаются фильмы. Даже иностранные киностудии (в частности Голливуд) просят продать им право на экранизацию. По читательским опросам Пикуль — один из самых популярных советских писателей. А что может принести художнику бóльшее удовлетворение, чем признание его труда народом? Но за внешним успехом — годы никому не видного каторжного труда, постоянная работа над собой, поиски, разочарования и опять поиски...
Ведь как он пришел в литературу, что имел за плечами, демобилизовавшись после Победы? Семнадцать мальчишеских лет, три медали на форменке, боевую специальность «анщютиста» и пять классов образования, с которыми его даже на работу нигде не брали, приходилось перебиваться временными заработками. Другой на его месте бросил бы занятие литературным трудов с самого начала, но тут-то и проявились в полной мере и природные качества Валентина Пикуля, и его закаленный флотской службой характер. Трезво оценив, что одного лишь военного опыта далеко не достаточно и что он ничего не добьется без серьезных знаний, Пикуль начал истово заниматься самообразованием. Сначала «на ощупь», потом все более и более целенаправленно. Каждое утро, как на работу, ходил в публичную библиотеку, конспектировал книги по искусству, истории, запоем читал русскую классику. Начал собирать библиотеку, изучать историю русского портрета, генеалогию... И так — самоучкой — изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год... И сегодня, перевалив шестидесятилетний рубеж, перенеся два инфаркта, продолжает Валентин Саввич работать в том же ритме ежедневно по 10—15 часов в сутки, не зная выходных и праздников. Даже Новый год встречает он, как правило, не с бокалом шампанского, а с пером в руке за рабочим столом.
Ну, а кроме всего прочего, вряд ли кому из наших писателей столько доставалось от критики, как Валентину Пикулю. Особенно после выхода в 1979 году в журнале «Наш современник» романа «У последней черты» (сокращенный вариант «Нечистой силы»).
В каких только грехах не обвиняли писателя, каких ярлыков не навешивали! Я спросил как-то Валентина Саввича, чем он сам объясняет столь пристальное внимание к «Нечистой силе»? И он ответил: «Почему этот роман был так остро воспринят? Да потому, что некоторые вышестоящие товарищи, которые и взятки хапали, и врали, и лицемерили, и орденами себя обвешивали, и дачи, больше похожие на дворцы, для себя на народные деньги строили, они увидели в этом романе самих себя, вот мне и досталось...»
Но, думается, это лишь одна, хотя и существенная причина столь агрессивно-критического отношения к роману. Были в романе в другие, не менее существенные аналогии, вызвавшие бешеную критику. «Прослеживая разложение царского самодержавия в канун революции, — писал В. Пикуль, — я пытался показать, что Распутин был лишь видимой фигурой той отвратной камарильи, которая плясала вокруг престола последнего, царя, тех тайных сил, которые режиссировали историческое действие. Это все и есть «нечистая сила», это бесовский шабаш на русской земле.
Ну, а такой подход к тем событиям не всем понравился. В ход пошли ярлыки...»
Пикуля обвиняли тогда в антиисторизме, шовинизме и, конечно же, антисемитизме. Грязные письма и звонки с угрозами стали ежедневными. Возле дома постоянно, крутились подозрительные личности. И когда террор стал совершенно невыносимым, писателя взял под охрану флот. Он уехал на остров Булли и продолжал там работать.
Если же говорить об ожесточенной критике творчества Пикуля вообще, то корень ее надо искать, конечно же, не в отдельных исторических неточностях (ведь не научные же монографии в конце-то концов он пишет!), не в чисто художественных просчетах (а у кого их нет?), а в подчеркнуто определенной патриотической позиции. Позиции глубоко естественной, органично свойственной и личности художника-гражданина, и самой природе его таланта, но принципиально неприемлемой для тех, у кого, по убийственно-точному определению Ю. В. Бондарева, «произносимые вслух слова «Отечество», «Родина», «патриотизм» вызывают в ответ некое змееподобное шипение, исполненное готовности нападения и укуса: «шовинизм», «черносотенство».
И так вот уже многие годы «плывет» Валентин Пикуль по литературному морю в шквальном ветре критической ругани или в еще, наверное, более страшной «зоне молчания», как плывут корабли «в чужих водах, чутко вслушиваясь в эфир, который сами они не смеют потревожить своими позывными».
Правда, писатель мало внимания обращает на всяческие, говоря старинным слогом, «конъюнктуры». Он продолжает напряженно работать, писать. И писать не то, чего требуют мода или «вышестоящие товарищи», а то, что идет от души, от совести, что сам он считает необходимым читателю, народу.
Роман «Крейсера», впервые увидевший свет в 1985 году и удостоенный Государственной премии РСФСР за минувший год, посвящен событиям русско-японской войны 1904—1905 годов.
Раскрывая творческую историю создания романа, Валентин Саввич рассказывал мне: «Когда я вчитался в материалы по обороне Владивостока нашими крейсерами, я просто ахнул: какой там кладезь! И меня, как историка и писателя, привлек в первую очередь тот огненный патриотический порыв в командах наших крейсеров, которые, оказавшись в очень неудобном тактическом и стратегическом положении, сделали огромное дело».
«Крейсера» — произведение целиком самостоятельное, но в то же время органично входящее в цикл романов, посвященных дальневосточным событиям начала века и составляющим своеобразную тетралогию («Богатство», «Три возраста Окини-сан», «Крейсера», «Каторга»).
...Русско-японская война относится к тем событиям нашей истории, которые всегда интересны Валентину Пикулю, ибо, несмотря на всю свою значимость, она недостаточно полно и широко освещена в художественной литературе. Эта война, — считает писатель, — «исторически еще очень близка нам и порою кажется, что в ней все уже давно выяснено. Но это только кажется... Для любого русского человека всегда останется неприятным вопрос: почему Россия потерпела поражение от Японии?»
Тот, кому удалось прочитать тетралогию целиком, отметил, наверное, для себя не только несомненную новизну материала, но и собственный, порой существенно отличный от устоявшихся представлений взгляд художника на русско-японскую войну. В произведениях других писателей (весьма, кстати, немногочисленных), посвященных этим событиям, как правило, преобладал критический акцент, критический пафос. Но направлен он был зачастую не только на «язвы» существовавшего социального строя, приведшего страну к поражению, но и на армию и флот, на людей, честно выполнивших свой долг.
Совершенно игнорировался проявленный нашим народом в этой войне массовый героизм, начисто исключался или был очень слабо выражен важнейший для кризисных в истории государства моментов фактор — патриотический. Особенно это касается Цусимского сражения («Имя этих далеких островов, — напишет В. Пикуль, — острое, как сабля самурая, болезненно вопьется в сердце каждого русского человека...») .
Когда, например, вышло в свет первое издание романа Новикова-Прибоя «Цусима», то оставшиеся в живых участники сражения, многие из которых служили на кораблях Советского Военно-Морского Флота, преподавали в училищах и академии, они — по собственным их воспоминаниям, — плакали от обиды. Матросы изображались в романе отсталыми, забитыми, не донимающими, во имя чего они воюют, офицеры — самодурами или пьяными разгильдяями. Не случайно в последующих изданиях роман был существенно доработан.
«История, — считает В. Пикуль, — не терпит шаблонов, а тем более ярлыков, которые у нас иногда приклеивают на те или иные события или на отдельные личности.
Для примера возьмем Цусимское сражение. Мы считаем его поражением царского флота. Да, поражение. Но почему-то мы отметаем тот высокий героизм, тот боевой накал, который сопровождал Цусимское сражение. Матросы и офицеры шли на смерть, заведомо зная, что они погибнут, но шли, ибо дороже жизни для них была честь России.
Вот конкретный пример. Эскадра шла от Либавы до берегов Японии, останавливаясь в иностранных портах, и был только единственный дезертир за все время, хотя, повторю еще раз, люди знали, что идут почти на верную смерть».
Критический акцент довольно сильно выражен и у В. Пикуля. Все его романы построены на контрастах, на противопоставлениях, на прямом противоборстве героев-патриотов с хапугами, карьеристами, трусами и просто предателями. Писатель не сгладил, не затушевал острых социальных и политических противоречий того времени, не забыл о сложившейся тогда ситуации, о ее четкой оценке В. И. Лениным. Достаточно вглядеться в очень характерные, хотя и эскизно набросанные образы Николая II или военного министра Куропаткина; предателя генерала Стесселя и его жены-спекулянтки или «затаившихся» в Петербурге «загадочных жуков» Гурлянда и Манделя, чтобы понять позицию писателя.
А насколько омерзительна в своем цинизме и корыстолюбии фигура «идейного космополита» и жулика Губницкого в «Богатстве». «Россия, — заявляет он, — никогда не была для меня матерью. Я человек вполне новой формации, и мне вообще смешна сама мысль, что какую-то страну можно любить только потому, что там родился...»
Подобные образы — образы людей без родины, без принципов, без идеалов, для коих есть один лишь бог — нажива, встречаются во многих произведениях Пикуля. Есть они в «Слове и деле», есть они в «Каторге» (вспомним хотя бы инженера Оболмасова, мечтающего о будущем рае «под сенью пальм в штате Флорида»), есть они и в «Крейсерах» — кавторанг Кладо, мичман Житецкий...
Интерес писателя к подобным фигурам вполне закономерен. Внимательно вглядываясь в них, анализируя побудительные причины их поступков, он как бы исследует весьма распространенную и далеко не безопасную болезнь, разъедавшую, да, что греха таить, и сейчас еще разъедающую общество. С помощью отрицательного примера Пикуль пытается добиться положительного воспитательного результата, идя к нему как бы от обратного. Ну, а кроме того, эти персонажи по закону контраста еще более рельефно показывают нам самоотверженность и благородство близких писателю героев, таких как Соломин и Исполатов в «Богатстве», Полынов, Быков в «Каторге», Панафидин в «Крейсерах».
...«Роман из жизни юного мичмана» — такой подзаголовок дал Пикуль «Крейсерам».
И действительно, главный герой романа мичман Панафидин юн, восторженно-романтичен, житейски неопытен, во многом наивен, что, впрочем, нисколько не мешает ему честно выполнить, свой офицерский долг, до конца сражаясь с неприятелем, а затем сохранить стойкость в японском плену.
Но он полностью беспомощен в той карьеристской и чиновной среде, в которой вольготно чувствуют себя негодяи вроде труса и приспособленца Житецкого.
Конфликт между ними неизбежен. И дело здесь не в конкретном поводе, и не в стечении обстоятельств, а в полной нравственной противоположности этих персонажей. И когда Панафидин потребует у Житецкого снять ордена — это пусть наивное и импульсивное, но вполне естественное стремление к справедливости. «Сними! — велел он Житецкому, Подходя к нему.
— Что снять?
— Вот это все — и эполеты и ордена. За столиком стало тихо. Ресторан притих. Панафидин, ощутив общее внимание, уже не говорил — кричал:
— Ответь! Почему всем честным людям на войне всегда очень плохо и почему подлецам на войне всегда хорошо?
Лицо Житецкого стало серым, почти гипсовым...
Панафидин вцепился в его ордена и сорвал их.
— Мерзавец, подлец... тебе ли носить их? Там, далеко отсюда, погибли тысячи... и даже креста нет на их могилах! Только волны... одни лишь волны...»
Да, конфликт между ними неизбежен. И вполне закономерно, что жертвой этого конфликта становится именно Панафидин, убитый Житецким на дуэли.
Интересная и, на мой взгляд, очень важная деталь: падающий Панафидин успевает увидеть флагманский крейсер: «Россия», — прошептали губы мертвея». Слово Россия здесь, думается, не случайно и, без сомнения, глубоко символично. Оно как бы освещает собой и последние минуты мичмана, и всю его такую недолгую жизнь. А в кармане его мундира нашли выписку: «Россия безразлична к жизни человека и к течению времени. Она безмолвна. Она вечна. Она несокрушима...»
Кстати, трагический конфликт положительного героя, честного человека и патриота с обывательской средой, с людьми нечистоплотными и непорядочными характерен для многих произведений В. Пикуля. Можно вспомнить хотя бы убитого на дуэли Карабанова из «Баязета» или застрелившегося капитана Быкова из «Каторги». И можно вновь вместе с Панафидиным задаться вопросом: «Почему всем честным людям на войне всегда очень плохо и почему подлецам на войне всегда хорошо?»
«Крейсера» относятся к тем романам Пикуля, в которых особенно наглядно проявилась всегда столь сильно волнующая писателя мысль о воинском долге и воинской чести. Отсюда берет начало и тот особый интерес В. Пикуля к людям, для которых священная гражданская обязанность защиты Отечества является еще и профессиональной обязанностью, — к офицерам, особенно офицерам флота. И когда В. Пикуля называют «офицерским писателем», в этом есть известная доля истины, хотя в его романах довольно широко представлены и матросы (мне лично кажется, что и чисто художественно, как это ни странно, образы офицеров удаются Пикулю лучше, чем образы матросов. Насколько непосредственен, полнокровен, по-человечески «осязаем» Панафидин в «Крейсерах» — а можно вспомнить еще Хлодовского, Трусова и других офицеров, — настолько в общем-то однолинеен, хотя, без сомнения, и колоритен матрос Шаламов).
«Я сознательно добиваюсь, — объяснял Валентин Пикуль, — чтобы было привито и всячески поддержано понятие офицерской чести. Офицер — это звучит громко и очень гордо. Матрос и солдат, при всем огромном к ним уважении, отслужили свое и ушли «на гражданку». Офицер - всю свою жизнь связал с армией, с защитой Отечества. Это его профессиональное дело, его доля и его жизнь. И всегда во все времена в нашем Отечестве офицеры гордились своим званием, выше жизни ценя офицерскую честь. И сегодняшний советский офицер это хорошо чувствует, понимает и осознает...»
Иногда в адрес Пикуля звучат упреки в некоей «кастовости». Вряд ли они справедливы. К какой особой касте принадлежит писатель, вышедший из самой гущи народной? А кроме того, когда он пишет о русском дореволюционном флоте, то именно в кастовости, в оторванности от жизни, в социальной инфантильности видит он главный «грех» морского офицерского корпуса, основную причину той страшной трагедии, которая постигнет его в дни революции. И Пикуль прекрасно покажет, как одни из офицеров, подобно Артеньеву в «Моонзунде», страдая и мучаясь, буквально ломая себя, свои представления, придут все же в революцию и найдут свое место в ней, а другие, как Коковцев из романа «Три возраста Окини-сан», будут безжалостно сметены ураганом эпохи.
Но лучшее, что было в старом флоте (и на этом Пикуль постоянно заостряет читательское внимание), что на новой социальной основе закономерно было воспринято флотом советским, глубочайший патриотизм, беззаветное мужество, высокий профессионализм, передающиеся из поколения в поколение традиции, — для В. Пикуля бесспорно, более того — принципиально. Как принципиально неприятие трусости, лицемерия, космополитизма и пацифизма. И когда в «Крейсерах» мичман Щипотьев, ссылаясь на авторитет Л. Толстого, заведет разговор в кают-компании «Рюрика» о том, что любая война «не вызывает в нем ничего, кроме отвращения», и будет сокрушаться по поводу «оглупленья народов ложным чувством дурацкого патриотизма», то он, подвергнутый всеобщей обструкции, вынужден застрелиться.
Как бы выражая мысли самого писателя по этому поводу, один из персонажей «Крейсеров» скажет: «Война всегда была противна человеческой природе, но патриотизм никогда ей противен не был». А другой добавит: «Для военных людей всегда останется коварный вопрос: «Ради чего мы живем? Нас превосходно одевают, отлично кормят, нам воздают почести... за что?.. В час роковой битвы мы обязаны расплатиться с Россией... Именно в момент боя мы обязаны отдать Родине самих себя — до последней капли крови. И даже тот последний глоток соленой воды, что завершит нашу жизнь, мы должны принять от судьбы как наше святое Причастие...»
Высокие слова! А кому-то, может быть, они покажутся несколько высокопарными. Но все дело в том, что они выражают саму суть отношения героев В. Пикуля к воинскому долгу, к Родине. И в «час роковой битвы», в жестокие и страшные мгновения морских сражений, когда «смерть уродовала всех подряд», офицеры и матросы нашего флота — и в Отечественную, и в гражданскую войну, и ранее — мужественно принимали от судьбы эти испытания, высоким подвигом подтверждая высоту своих слов.
Страницы романов В. Пикуля и «Крейсера» в их числе, — где даны батальные сцены, написаны с потрясающей силой. Они захватывают читателя жесткой правдивостью и драматизмом. Ожесточение, свирепая ярость боя, рвущиеся снаряды, оплывающая от страшной температуры броня, удушье шимозы, а посреди этого ада, такой уязвимый и слабый, — из плоти и крови, - и в то же время такой твердый духом Человек! Чувства, переживания, сама психология сражающихся моряков передана писателем с потрясающей силой. Вряд ли писатель смог бы столь впечатляюще передать все это, если бы не личный его боевой опыт, нашедший наиболее полное воплощение в документальной трагедии «Реквием каравану PQ-17».
От лично испытанного и пережитого идет и та любовь к военным кораблям, к технике, которая столь явственно чувствуется в «морских» книгах Валентина Пикуля, рассказавшего однажды, как горько он плакал, прощаясь с родным эсминцем и гиропостом.
В «Крейсерах» боевые корабли в буквальном смысле очеловечиваются писателем. Они живут вместе с людьми, испытывают боль, как и люди, и, как люди, умирают.
Вот показывает В. Пикуль мирную жизнь крейсера, который «качнула волна. Он вздрогнул, словно человек в дремоте, жалобно звякнули в его клюзах якорные цепи, на которых с вечера устроились ночевать громадные крабы. «Рюрик» снова притих, будто засыпая. В его железных артериях тихо пульсировала остывающая кровь технических масел и пара. Крейсер спал, спали и люди».
А вот крейсера в бою. «Массы железа перемещались с движением орудийных стволов, масса железа быстро уменьшалась с количеством залпов, масса железа раскалялась докрасна и потом остывала — на все это магнитные компасы реагировали скачками картушек, будто их стрелки посходили с ума от ужаса».
Здесь нет уже теплоты предыдущего описания. Как, впрочем, нет этой теплоты и в самом человеке, действующем во время боя почти автоматически, как машина, лишенная нервов и чувств. Ну и конечно же, так написать мог только участник и очевидец, и только большой художник.
И последнее, что хотелось бы отметить, так это всегда свойственную романам Пикуля актуальность, хотя сам он и заявлял, что специально к ней не стремится. Но такова уж, видимо, сила истории, поучительная злободневность ее уроков, что они, так или иначе трансформируясь в глубинах творческого сознания художника, находят в его произведении выход в современность и в опосредованных ассоциациях, и в исторических параллелях, и в прямых публицистических высказываниях самого автора. А иногда и работа над произведением прямо обусловлена тревожащими писателя современными событиями. Так было и с романом «Крейсера», вышедшим в 1985 г., в трагическую для нашего народа годовщину Цусимского сражения.
«Я сознательно решил откликнуться на эти события, — объяснял В. Пикуль.— Мне хотелось предвосхитить самурайские вопли по поводу юбилейных для них торжеств, напомнив, во-первых, о беззаветном мужестве русских моряков, а во-вторых, рассказав о том, что была и первая битва при Цусиме в 1904 году, когда три наших крейсера приняли неравный бой с целой японской эскадрой».
И когда в тех же «Крейсерах» мы читаем о действиях Японии, начавшей боевые действия без объявления войны, то мы думаем и о 22 июня 1941 года. А судьба Порт-Артурской эскадры, подвергшейся внезапному нападению японцев, как бы предвосхищает судьбу американского флота у Пирл-Харбора...
Да, прошлое, как показывают романы Валентина Пикуля, многому нас учит. И нам надо быть предельно внимательными к этим урокам.
Коммунист Вооруженных Сил. 1989. № 9.